В 2013 году на английский язык была переведена книга Василия Гроссмана Добро вам!. На английском она вышла под названием An Armenian Sketchbook (Зарисовки об Армении) в переводе Роберта и Элизабет Чандлер, в издательстве New York Review Books на 133 страницах. В английское издание были возвращены многие купюры, сделанные в советском издании и остающиеся в современных российских изданиях. В нашей рецензии цитаты из этих крамольных отрывков даны в обратном переводе с английского и соответственно помечены.

Василий Гроссман (1905–1964), советский журналист и писатель, известен прежде всего за два романа-эпопеи: За правое дело (1952) и Жизнь и судьба (1960), посвященные Второй мировой войне. Он был выдающимся военным журналистом, описавшим все крупные битвы Красной армии, которые сыграли решающую роль в победе над фашизмом, а также нацистский геноцид восточноевропейских евреев.

Недавний перевод романа За правое дело на английский язык напомнил о другой работе Гроссмана, которая стала доступна англоязычной аудитории только в 2013 году. Добро вам!, записки Гроссмана об Армении, были написаны в 1962 году, и книга сильно отличается от его более ранних военных романов. Этот небольшой том состоит из зарисовок, порой юмористического и почти беззаботного характера о поездке Гроссмана в маленькую советскую республику в 1961 году, где он несколько месяцев переводил длинный роман армянского писателя Мартиросяна о войне. В книжке Гроссмана многие страницы вызовут улыбку на лице читателя.

Но в своей более легко написанной форме книга так же трогательна, как и предыдущие романы Гроссмана. Ее 12 кратких глав правдиво и с большой любовью описывают разные аспекты армянской жизни. Автор искусно и естественно совмещает эти зарисовки с большими идеями, глубоко связанными с русской революцией, беспрецедентной борьбой советского народа против нацистского варварства и горьким опытом сталинистского террора и диктатуры.

Существует также внешняя — вне автора и его работы — связь между этими зарисовками об Армении и судьбой романа Жизнь и судьба. Как объясняет переводчик Роберт Чандлер в своем предисловии, советские власти так и не разрешили напечатать его монументальное продолжение романа За правое дело, когда он представил его Главлиту (советская цензура) для публикации в 1960 году. Более того, рукопись была конфискована, и тайная полиция даже конфисковала у автора копировальную бумагу и ленты для пишущих машинок. Гроссман был убит тем, что он называл «арестом» работы, которой он посвятил трудные и долгие годы работы. Роман Жизнь и судьба появился на свет в Швейцарии в 1980 году, спустя много лет после смерти автора. Затем роман перевели на английский и другие языки.

Во второй половине 1961 года, возможно, в попытке подсластить горечь отказа в напечатании романа и «откупиться» от него другим заданием, литературные чиновники предложили Гроссману совершить поездку в Армению. Хотя он не знал армянского языка, его попросили отредактировать («перевести», как это обычно тогда называли) перевод-подстрочник длинного романа.

Тяжелая и длительная работа редакции-перевода должна была проводиться в Армении, чтобы Гроссман мог консультироваться как с автором книги, так и с ее подстрочным переводчиком. Это заняло несколько месяцев.

В первой половине 1962 года, вернувшись домой после окончания редакции-перевода, Гроссман написал свои воспоминания о поездке. И в очередной раз столкнулся с официальным давлением и цензурой. Литературных бюрократов особенно беспокоила глава, посвященная роли Сталина. Гроссман был к этому времени разозлен многолетними преследованиями и конфликтами с бюрократией и отказался разрешить публикацию искаженного варианта книги. Книга Добро вам! появилась в СССР только в 1965 году, примерно через восемь месяцев после смерти автора, и целые главы ее были опущены.

Следует иметь в виду, что период первой половины 1960-х годов был разгаром хрущевской «оттепели». Никита Хрущев в феврале 1956 года выступил с «Секретной речью», разоблачавшей некоторые чудовищные преступления Сталина. Политические заключенные были выпушены из ГУЛАГа, а цензура была несколько смягчена. Миллионы рабочих и интеллигентов искали причин сталинского террора, стал популярен лозунг «назад к Ленину». Небольшая книга Гроссмана отражает дух того времени. Но даже в тот момент паразитическая сталинистская бюрократия строго регламентировала то, что можно было сказать или написать, как показало ее обращение с Гроссманом.

Полный английский перевод книги, восстановляющий убранные цензурой отрывки и главы — это маленькая жемчужина. Описания Гроссманом своих наблюдений кратки, но очень эффектны. Он изображает армянские деревни, суровые горы, вид на гору Арарат на крайнем востоке Турции и народные обычаи — религиозные и другие. Несколько выдержек вряд ли могут передать красоту и проницательность прозы Гроссмана.

«В Ереване [столице], а также в городах и селах в горах и на равнинах, — пишет он, — я встречал людей всех мастей. Я встречался с учеными, врачами, инженерами, строителями, художниками, журналистами, партийными активистами и старыми революционерами… Я видел пахарей, виноделов и пастухов; я видел каменщиков; я видел убийц, молодых “стиляг”, спортсменов, серьезных левых и хитрых оппортунистов; я видел беспомощных дураков, армейских полковников и рыбаков озера Севан» [обрат. перевод с англ.].

Гроссман чувствует себя очень близким к армянскому народу. Он внимательно смотрит вокруг, приближает свой взгляд, не довольствуясь наблюдением издалека. Его чувства не расплывчато пацифистские, не размытые. Он близок к массам — с сочувствием к их страданиям в сочетании с оптимизмом в отношении потенциала человечества.

Он пишет, например, о встрече «с милым, страдающим астмой стариком по имени Саркисян… В молодости он был важной фигурой в партии; в годы эмиграции он знал Ленина. А потом его обвинили в том, что он турецкий шпион, избили почти до смерти и отправили в лагерь в Сибири, где он пробыл 19 лет».

«А затем он вернулся домой, не озлобленный, но убежденный, что люди в сущности хорошие, рад, что обогатил свое сердце беседами в лагерных бараках, к северу от Полярного круга, с обычными русскими крестьянами и рабочими, рад, что обогатил свой разум беседами с российскими учеными и интеллигентами» [обрат. перевод с англ.].

Гроссман часто пишет на этих страницах о проблеме национализма в ХХ веке. В его прозе можно увидеть и почувствовать глубокое влияние Октябрьской революции. Его замечания об узком национализме применимы сегодня так же, как и в предыдущем столетии.

«Теперь, после Гитлера, как никогда важно взглянуть на вопрос национализма — националистического презрения и националистического высокомерия», — пишет он [обрат. перевод с англ.].

«Представьте себе, как легко наши русские интеллигенты, добрые, веселые, проницательные деревенские старушки, пожилые рабочие, молодые парни и девчата могут окунуться в плавильный котел обычных человеческих сношений с жителями Северной и Южной Америки, Китая, Франции, Индии, Англии и Конго.

Какое богатое разнообразие обычаев, одежд, кухонь и труда открылось бы тогда!.. И как ясно была бы продемонстрирована нищета, слепота и бесчеловечность узкого национализма и вражды между государствами.

Когда большая и сильная нация, — продолжает он, — с огромными армиями и мощным оружием, провозглашает свое превосходство, она угрожает другим нациям войной и порабощением. С другой стороны, националистические эксцессы малых угнетенных наций вытекают из необходимости защищать свое достоинство и свободу. И все же, несмотря на все их различия, национализм агрессоров и национализм угнетенных имеют много общего» [обрат. перевод с англ.].

Влияние марксизма находит выражение в том, как Гроссман подходит к различным темам, несмотря на ужасные извращения сталинистского режима, который ложно утверждал, что представляет социализм, и превратил марксизм в его противоположность — защиту национализма и бюрократии.

Например, во время посещения всемирно известного озера Севан он пишет с глубоким пониманием о взаимосвязи между объектом и субъектом: «Не гаснет в памяти облачко, однажды зажженное тихим закатом… летний дождь, а может быть, молоденький месяц, отраженный в рябоватой поверхности апрельского лесного ручья».

Он продолжает: «Видимо, для того чтобы подобная или иная картина вошла в человека и стала частью его души и жизни, мало того, чтобы картина эта была прекрасна. Что-то прекрасное, чистое должно в этот миг быть и в человеке — это как разделенная любовь, миг соединения, встречи человека и мира, в котором он счастлив и несчастлив. Мир был прекрасен в этот день».

Аналогичное понимание марксизма предлагается следующим размышлением об искусстве, которое высмеивает бездушие «социалистического реализма», единственной формы, одобренной сталинистским режимом и его Главлитом: «И ведь удивительно и странно, но в самой безумной картине самого абстрактного субъективиста, создавшего нелепое соединение линии, точек, пятен, больше реализма, чем в гармоничных мирах, сработанных по конторскому заказу. Ведь странная, нелепая, безумная картина есть истинное выражение хотя бы одной живой человеческой души. А чью же живую душу выражает гармонический, полный натуральных подробностей, полный тучной пшеницы и дубрав мир, воздвигнутый по заказу?.. Ведь не писатели и поэты, не композиторы создали душу Эйхмана, ледяной ад Антарктиды, тарантулов и кобр, бессмысленные провалы и бессмысленную жестокость космоса, раковые клетки, испепеляющую радиацию, малярийную топь, рядом с вечной мерзлотой — огненный песок Каракумов. Позволительно будет спросить у божественного насмешника: по чьему образу и подобию созданы Гитлер, Гиммлер? Люди не дали Эйхману души, они лишь сшили для него мундир оберштурмбанфюрера. Много божьих созданий прикрыли наготу свою мундирами жандармских генералов, шелковыми рубахами палачей».

В заключительной главе Гроссман подробно рассказывает про армянскую свадьбу, куда он был приглашен. После многочасового празднования колхозный плотник обращается непосредственно к Гроссману, и его слова переведены для русско-еврейского гостя.

«Он говорил о евреях. Он говорил, что в немецком плену видел, как жандармы вылавливали евреев-военнопленных. Он рассказал мне, как были убиты его товарищи — евреи. Он говорил о своем сочувствии и любви к еврейским женщинам и детям, которые погибли в газовнях Освенцима. Он сказал, что читал мои военные статьи, где я описываю армян, и подумал, что вот об армянах написал человек, чей народ испытал много жестоких страданий. Ему хотелось, чтобы об евреях написал сын многострадального армянского народа. За это он и пьет стакан водки. Я низко кланяюсь армянским крестьянам, что в горной деревушке во время свадебного веселья всенародно заговорили о муках еврейского народа в период фашистского гитлеровского разгула, о лагерях смерти, где немецкие фашисты убивали еврейских женщин и детей, кланяюсь всем, кто торжественно, печально, в молчании слушал эти речи».

Обсуждая антисемитизм, Гроссман косвенно, но твердо обвиняет режим в терпимости и даже поощрении антисемитизма. «Я не раз слышал, как русские — интеллигенция и простые люди — с состраданием говорили об ужасах, постигших евреев во время нацистской оккупации. Но я также столкнулся с порочной психологией черносотенства. Я почувствовал эту ненависть на собственной шкуре. От пьяниц в автобусах, от людей в столовых или в очередях, я слышал черные слова “Жалко, что Гитлер всех вас не прикончил'. И мне всегда было больно, что наши советские лекторы, пропагандисты и идеологические работники не выступают против антисемитизма — как это делали Короленко, как это делал Горький, как это делал Ленин» [обрат. перевод с англ.].

Длительное влияние Октябрьской революции на лучшие слои советской интеллигенции и рабочего класса можно увидеть в этих строчках и во всей небольшой книге. Несмотря на ужасы сталинизма, несмотря на недостаток понимания в сознании самих свидетелей событий. Сам Гроссман был несколько обескуражен и дезориентирован фактом вырождения революции, но он никогда не отходил от глубокой веры в прогресс человечества. Учитывая то, сколько он пережил, это имеет огромное объективное значение. Почти 60 лет спустя после написания этой его книги дело социализма продолжает жить.

Заключительные строки Гроссмана подчеркивают тот факт, что хотя этот конкретный визит глубоко повлиял на него, он писал не только об Армении:

«Пусть обратятся в скелеты бессмертные горы, а человек пусть длится вечно. Наверное, многое я сказал нескладно и не так. Все складное и нескладное я сказал любя».

«Баревдзес — добро вам, армяне и не армяне!»