Нижеследующая статья была опубликована на английской странице МСВС 5 декабря 2016 года.

11 декабря 2016 года международное социалистическое движение отмечает 160-летие со дня рождения «отца русского марксизма» Георгия Валентиновича Плеханова. «Дела людей, порочные и злые, переживают их, и часто также то доброе, что сделали они, с костями их в могилу погребают». Так было в значительной степени и с Плехановым. Это не просто результат субъективного каприза историков, а следствие противоречивого характера его долгой революционной карьеры.

Политическое наследие Плеханова оказалось омрачено тем фактом, что его капитуляция перед национал-шовинизмом в последние годы жизни подорвала репутацию Плеханова в среде революционных левых. Он отреагировал на начало мировой войны в 1914 году призывом к защите России против Германии. В 1917 году Плеханов резко выступил против Октябрьской революции. Два этих предательства не были результатом случайных просчетов. Не заходя так далеко, чтобы утверждать, что личная судьба Плеханова была предопределена — люди всегда делают свой выбор, — следует все-таки сказать, что его политическое падение отразило судьбу целого поколения революционеров, которые были в объективном смысле политически сокрушены мировым кризисом, разразившимся в августе 1914 года.

Понятно, что историки и биографы должны искать «корни» провального завершения политической биографии таких деятелей, как Плеханов, в их прежних ошибках и заблуждениях. Однако такие необходимые упражнения в политическом анализе могут также приводить к односторонним оценкам. Исследуемая жизнь трактуется как конфликт между ее «хорошей» и «плохой» сторонами. Этот подход не дает возможности понять, что эволюция политического лидера не может быть должным образом понята как конфликт между положительными и отрицательными чертами, где каждая сторона борется за доминирование. Напротив, в контексте объективных обстоятельств постепенно раскрывается более глубокое значение многогранных и взаимосвязанных элементов политической личности, а также, стоит добавить, и определенной политической и интеллектуальной тенденции. Гётевский Мефистофель предупреждал: «Vernunft wird Unsinn, Wohltat Plage». («Безумством мудрость станет, злом — благое»). То, что в один период исторического развития с полным основанием представляется истиной и источником силы, в другой оказывается ложью и фатальной слабостью.

Задача изучения жизни Плеханова состоит в том, чтобы сохранить необходимую историческую объективность. Нет сомнения, что признаки его политического упадка были очевидны уже в 1905 году. Это нельзя объяснить ни внезапным ослаблением его интеллектуальных сил, ни усилением «отрицательных» сторон его личности. Главным фактором упадка Плеханова стал взрыв и влияние Первой русской революции.

Плеханов был первым теоретиком-марксистом, предвосхитившим возникновение рабочего класса в России как революционной социальной силы. Начало революции 1905 года подтвердило его оценку решающей роли рабочего класса в демократической революции. Но она также подняла важнейшие политические вопросы, касающиеся взаимосвязи между борьбой за политическую демократию, свержением капиталистического класса и построением социализма, — вопросы, которые противоречили ключевым элементам перспективы, разработанной Плехановым в течение предыдущей четверти века. Его приверженность политической перспективе, которая была превзойдена событиями, запустила в действие длительный процесс упадка, кульминацией которого стало откровенное предательство.

Но конец Плеханова не отменяет его достижений. Итоговое опровержение важных элементов его перспективы также не означает, что изучение его политических сочинений мало что дает сегодня. Как это часто бывает с гениями — независимо от того, работают ли они в сфере политики, науки или искусства, — они оставляют после себя много скрытых жемчужин для последующих поколений. Это, безусловно, относится и к Плеханову. Его слабости и неудачи хорошо известны, и их изучение послужило предостережением для нескольких поколений революционеров. Но сегодня, исследуя его творчество, марксисты найдут в его теоретическом и политическом наследии много такого, что имеет большое значение для возрождения революционного движения международного рабочего класса.

Невозможно адекватно суммировать в рамках одной статьи масштабы вклада Плеханова, сделанного в период раннего развития и защиты марксизма, особенно в течение трех десятилетий, предшествовавших революции 1905 года. Его труды оказали исключительное влияние на теоретическое и политическое развитие Ленина, Троцкого и поколения русских социалистов, ставших во главе Октябрьской революции и создавших первое в истории рабочее государство.

Авторитет Плеханова как крупного исторического деятеля по праву опирается на масштабный корпус его теоретических трудов, в которых он разъяснял и развивал концепции Маркса и Энгельса. Наиболее известны: К вопросу о развитии монистического взгляда на историю, К вопросу о роли личности в истории, О материалистическом понимании истории, Основные вопросы марксизма. Критика Плехановым ограниченности французского материализма XVIII века и связь этой критики с разработкой Марксом и Энгельсом теории диалектического и исторического материализма сохраняет весь свой авторитетный характер. Его познания в истории философии были энциклопедическими. Современный читатель не может не задаться вопросом, существовал ли какой-нибудь крупный философский текст, которым Плеханов в свое время не овладел. Отвечая на самонадеянные заявления того или иного мелкобуржуазного профессора, утверждавшего, что его сумбурные и эклектичные философские рассуждения глубоко оригинальны, Плеханов с большим удовольствием показывал, что «открытия» высокомерного обывателя уже были представлены и выражены в гораздо более изящном литературном стиле в книге, изданной столетием или двумя ранее.

Сочинения Плеханова богаты содержанием, и те, кто найдет время внимательно их прочесть, будут поражены непреходящей актуальностью его прозрений. В 1896 году Плеханов подверг критике французского историка Ипполита Тэна за попытку использовать ложное понятие расы для объяснения исторических процессов. «Легче всего избавиться от всяких затруднений, — писал Плеханов, — когда явления чуть посложнее приписываются деятельности этих врожденных и унаследованных склонностей. Но от этого весьма страдает историческая эстетика» [1].

В другом комментарии на ту же тему Плеханов с иронией заметил: «Известно, что каждая раса, особенно на первых ступенях общественного развития, считает себя самой красивой и очень высоко ценит как раз те признаки, которые отли­чают её от других рас» [2]. Плеханов отверг расу как действенную категорию исторического анализа. «Переходя к историческим народам, укажем прежде всего на то, что в применении к ним слово раса вообще не может и не должно быть употребляемо. Мы не знаем ни одного исторического народа, который можно было бы назвать народом чистой расы; каждый из них является плодом чрезвычайно продолжительного и сильного взаим­ного скрещивания и смешения различных этнических эле­ментов» [3]. Используя слова, которые могут быть брошены в лицо бесчисленным псевдо-левым и университетским сторонникам политики идентичности, Плеханов писал:

«Общественная наука чрезвычайно много выиграет, если мы оставим, наконец, дурную при­вычку сваливать на расу всё то, что кажется нам непо­нятным в духовной истории данного народа. Может быть, племенные свойства и имели некоторое влияние на эту историю. Но это гипотетическое влияние, навер­ное, было так неизмеримо мало, что в интересах иссле­дования лучше признать его равным нулю и рассматри­вать особенности, замечаемые в развитии того или дру­гого народа, как продукт особых исторических условий, в которых совершалось это развитие, а не как результат влияния расы» [4].

Являясь ведущим защитником философского материализма, Плеханов скрестил шпаги с бесчисленными адептами различных школ субъективного идеализма. Его оппоненты, среди которых были такие европейские интеллектуальные светила, как Бенедетто Кроче, Вильгельм Вундт и Томаш Масарик, обычно выходили из этих столкновений с глубокими и кровоточащими ранами. Непримиримая защита Плехановым материализма сделала его объектом нападок вплоть до сегодняшнего дня. Его взгляды рутинно изображаются как «вульгаризация» марксизма и диалектики. Таково мнение, имеющее широкое хождение в среде псевдо-левых тенденций, находящихся под преобладающим влиянием иррационалистических и идеалистических течений, — от неокантианства, структурализма и позитивизма до Франкфуртской школы и постмодернизма.

Часто утверждается, что Плеханов не понял Гегеля и был равнодушен к диалектическому методу. Этот упрек особенно распространен среди последователей Франкфуртской школы и постмодернизма, чья критика доказывает только то, что они не удосужились прочитать Плеханова, и что они очень плохо понимают Гегеля, не говоря уже о Марксе. Очерк Плеханова 1891 года «К шестидесятой годовщине смерти Гегеля» — одно из лучших изложений значения диалектического метода великого идеалиста в развитии марксизма. Плеханов объяснял:

«Значение Гегеля в общественной науке определяется прежде всего тем, что он смотрел на все ее явления с точки зрения процесса des Werdens (становления), т. е. с точки зрения их возникновения и уничтожения» [5].

Несмотря на монументальный размах интеллектуальных достижений Гегеля в осмыслении единства явлений природы, истории и разума как процесса, его творчество развивалось на основе идеализма. Философ был недоволен этой ограниченностью. Гегеля, замечал Плеханов, «как будто не удовлетворяли добытые им результаты, и он часто вынужден был с туманных высот идеализма спускаться на конкретную почву экономических отношений» [6]. Усилия Гегеля по поиску выхода за пределы идеализма указывали в направлении открытия — признания роли экономического развития, — которое положило начало новой эпохе в изучении и понимании истории.

«Совершившийся после смерти Гегеля переход к материализму не мог быть простым возвратом к наивному метафизическому материализму XVIII века. В интересующей нас здесь области, т. е. в области объяснения истории, материализм должен был прежде всего обратиться к экономии. Поступить иначе — значило бы пойти не вперед, а назад сравнительно с философией истории Гегеля» [7].

Тем, кто поставил изучение истории на материалистическую основу, был Карл Маркс.

«Точно так же, как Гегель, он видел в истории человечества законосообразный процесс, независимый от человеческого произвола; точно так же, как Гегель, он рассматривал все явления в процессе их возникновения и исчезновения; точно также как Гегель, он не удовлетворился метафизическим, бесплодным объяснением исторических явлений, и, наконец, точно так же, как Гегель, он старался свести к общему и единому источнику все действующие и взаимодействующие силы в общественной жизни. Но он нашел этот источник не в абсолютном духе, а в том самом экономическом развитии, — как мы видели выше, — к которому вынужден был прибегать и Гегель в тех случаях, когда идеализм даже в его сильных и искусных руках оказывался бессильным и негодным оружием. Но то, что у Гегеля является случайной, более или менее гениальной догадкой, становится у Маркса строго научным исследованием» [8].

Недоброжелатели Плеханова утверждают, что он в своих сочинениях демонстрировал вульгарное позитивистское равнодушие к значению философского метода. На это лучше всего ответить, обратив внимание на слова самого мастера:

«Гегель недаром отводил в своей философии такое важное место вопросу о методе, и недаром также те из западноевропейских социали­стов, которые с гордостью “ведут свою родословную”, между прочим, “от Гегеля и Канта”, придают гораздо большее значение методу иссле­дования общественных явлений, чем данным его результатам. Ошибка в результатах непременно будет замечена и исправлена при дальней­шем применении правильного метода, между тем как ошибочный ме­тод, наоборот, лишь в редких частных случаях может дать результаты, не противоречащие той или другой частной истине. Но серьезное отно­шение к методологическим вопросам возможно лишь в обществе, полу­чившем серьезное философское образование» [9].

В ходе своей беспощадной атаки на Эдуарда Бернштейна Плеханов подчеркивал незнание ревизионистом методологических основ марксизма:

«Г. Бернштейн замечает, что “важнейший элемент в основе марксизма,так сказать основной закон его, проходящий через всю систему, есть его специфическая историческая теория, носящая название исторического материализма”. Это неверно. Материалистическое объяснение истории, действительно, является одним из самых главных отличительных признаков марксизма. Но это объяснение все-таки составляет лишь часть материалистического миросозерцания Маркса–Энгельса. Критическое исследование их системы должно поэтому начинаться с критики общих философских основ этого миросозерцания. А так как метод, несомненно, составляет душу всякой философской системы, то критика диалекти ческого метода Маркса и Энгельса, естественно, должна предшествовать “пересмотру” их исторической теории» [10].

Труды Плеханова по искусству и эстетике обнаруживают глубину понимания и чуткость, опирающуюся на огромные знания. Он был одновременно учеником Гегеля и учителем Троцкого в этой области. Эстетическое суждение, настаивал он, требует исторического знания и социальной проницательности. Он с одобрением цитировал слова Чернышевского: «История искусства служит основанием теории искусства...» [11] Великое искусство было не просто выражением субъективного чувства, но проявлением глубокой мысли. «Разобрать художественное произ­ведение — значит понять его идею и оценить его форму. Критик должен судить и о содержании, и о форме; он должен быть и эстетиком, и мы­слителем» [12]..В своем очерке Искусство и общественная жизнь Плеханов дал одно из лучших объяснений соотношения между художественной формой и содержанием. Критикуя взгляды французского поэта-романтика Теофиля Готье, утверждавшего, что качество художественного произведения определяется его формой, Плеханов писал:

«Т. Готье говорил, что поэзия не только ничего не доказывает, но даже ничего не рассказывает, и что красота стихотворения обусловливается его музыкой, его ритмом. Но это огромная ошибка. Совершенно наоборот: поэтические и вообще художественные произведения всегда что-нибудь рассказывают, потому что они всегда что-нибудь выражают. Конечно, они “рассказывают” на свой особый лад. Художник выражает свою идею образами, между тем как публицист доказывает свою мысль с помощью логических выводов. И если писатель вместо образов оперирует логическим доводами, или если образы придумываются им для доказательства известной темы, тогда он не художник, а публицист, хотя бы он писал не исследования и статьи, а романы, повести или театральные пьесы. Все это так. Но изо всего этого вовсе не следует, что в художественном произведении идея не имеет значения. Скажу больше: не может быть художественного произведения, лишенного идейного содержания. Даже те произведения, авторы которых дорожат только формой и не заботятся о содержании, все-таки так или иначе выражают известную идею» [13].

Степень влияния Плеханова на марксистскую эстетику отчетливо видна в большом эссе соратника и соратника Троцкого Александра Воронского, написанном много лет спустя:

«Эстетически оценить произведение — значит определить, насколько содержание соответствует форме; говоря иными словами, насколько содержание соответствует объективной художественной правде, ибо художник мыслит образами: образ должен быть художественно правдив, т. е. соответствовать природе изображаемого. В этом — совершенность, прекрасное в произведении художника. Ложная идея, ложное содержание не может найти совершенной формы, т. е. не может глубоко эстетически захватить, “заразить” нас, и если мы говорим — идея неправильна, но оправлена в прекрасную форму, — то это нужно понимать в очень узком, очень условном смысле» [14].

До революции 1905 года, которая выявила серьезные недостатки в его оценке социальной динамики и политического исхода классовой борьбы в России, положение Плеханова как ведущего теоретика в Российской социал-демократической рабочей партии не подлежало сомнению. В своих исторически значимых мемуарах Встречи с Лениным Николай Валентинов вспоминал: «Плеханов ему [Ленину] импонировал как никто другой, больше чем Каутский, больше чем Бебель. Всё, что тот говорил, делал, писал — его крайне интересовало. Он превращался в одно внимание, когда речь заходила о Плеханове. “Это человек колоссального роста, перед ним приходится съеживаться”, — сказал он Лепешинскому» [15].

Влияние Плеханова не ограничивалось только Россией. Он был одним из первых в конце 1890-х годов, кто начал борьбу против антимарксистского ревизионизма Бернштейна. Его сокрушительное разоблачение кантиантских основ оппортунизма Бернштейна вынудило немецкую социал-демократию начать сопротивляться росту ревизионизма в своем руководстве. Его критика Бернштейна, выраженная в таких работах как «Бернштейн и материализм», «За что мы должны его благодарить?», «Cant против Канта или духовное завещание г. Бернштейна и «Материализм или кантианизм», — все это шедевры марксистской полемики, требующие тщательного изучения.

Историческая роль Плеханова как «отца русского марксизма» основана не только на его литературно-теоретическом творчестве. Он был основателем революционного политического движения русского рабочего класса. Создание под руководством Плеханова в 1883 году группы «Освобождение труда» положило начало политическому процессу, кульминацией которого 34 года спустя стал захват власти большевистской партией в октябре 1917 года. Конечно, движение с 1883 по 1917 год характеризовалось судорожными политическими конфликтами, возникавшими из глубоко укоренных противоречий в развитии российского и мирового капитализма. В этом процессе роль Плеханова была как глубоко важной, так и глубоко трагической. Неоспоримым историческим фактом является то, что человек, заложивший теоретические и политические основы революционного рабочего движения в России, закончил свою жизнь непримиримым противником революции 1917 года.

Изучение трагической судьбы Плеханова имеет огромное значение для понимания развития теории перманентной революции Троцкого, которая обеспечила стратегическую ориентацию для взятия большевиками власти. Важнейшие вопросы таковы: какова связь между политической теорией, разработанной Плехановым на пути от народничества к марксизму в начале 1880-х годов, и перспективой Октябрьской революции? Есть ли связь между теорией перманентной революции и концепциями, разработанными Плехановым в 1880-е годы? Разве победа большевиков в 1917 году, опиравшаяся на теорию перманентной революции, не означала более или менее полного отказа от всего политического наследия Плеханова? В конце концов, разве не известно, что он не принял захвата власти большевиками, осудив это как преждевременную авантюру?

Такая чисто отрицательная оценка наследия Плеханова была бы глубоко ошибочной и противоречила бы оценке, сделанной Троцким в 1918 году, когда он заявил в своей речи, посвященной памяти Плеханова вскоре после смерти последнего:

«Именно он доказывал за 34 года до Октября, что русская революция может восторжествовать лишь в виде революционного движения рабочих. Он стремился положить факт классового движения пролетариата в основу революционной борьбы первых интеллигентских кружков. Этому мы учились у него, и в этом основа не только деятельности Плеханова, но и всей нашей революционной борьбы» [курсив добавлен] [16].

Приход большевиков к власти в октябре 1917 года стал возможен только благодаря определенной социально-политической ориентации — теории перманентной революции, впервые разработанной Львом Троцким в годы первой русской революции 1905–1907 годов и сразу после нее. Согласно этой теории, задачи буржуазно-демократической революции (уничтожение остатков феодализма, провозглашение равных для всех граждан конституционных прав и свобод и т.д.) не могут быть решены в эпоху империализма иначе, как только путем взятия власти рабочим классом, установления диктатуры пролетариата и проведения в жизнь мер непосредственно социалистического характера.

Первоначально сформулированная применительно к такой относительно отсталой стране, как Россия, теория Троцкого обеспечила стратегическую ориентацию в рамках перспективы мировой социалистической революции. Именно признание Троцким международной динамики классовой борьбы позволило ему предсказать, что демократическая революция в России примет под давлением мировой экономики и империализма социалистический характер. Ответ, который дал Троцкий на проблему общественного развития России в эпоху мирового империализма, представлял собой огромный шаг вперед по сравнению с концепциями Плеханова.

Однако признание огромного вклада Троцкого в победу русского рабочего класса в октябре 1917 года не противоречит тому факту, что его творчество в исторически значимом смысле коренится в первоначальных и пролагающих новые пути усилиях Плеханова.

Выдающее значение Плеханова как политического мыслителя в том, что он предвидел решающую роль рабочего класса задолго до того, как тот сложился в качестве массовой социальной группы, занимающей специфическое место в экономической и политической жизни, а также в условиях, когда капитализм в России еще только делал свои первые шаги.

Отец русского марксизма не предвидел объективной возможности того, что Россия в случае падения царизма немедленно начнет переход к социализму. Но это не умаляет значения центрального элемента его исторической перспективы — его идеи гегемонии пролетариата в буржуазной революции.

«Открытие» Плехановым русского рабочего класса и акцент, сделанный им на его ведущей роли в демократической революции, содержали в себе семена будущих конфликтов, которые нельзя было предвидеть в 1880-е годы. Практические политические последствия его прозрений должны были проявиться в ходе революции 1905 года. Это потребовало более точной и существенно отличной оценки в сравнении с той, которая была первоначально представлена, — оценки, касавшейся соотношения демократических и социалистических «этапов» революции. Однако, не останавливаясь на степени принципиального различия между плехановским разделением демократической и социалистической революции на две самостоятельные и отдельные стадии политического развития — с одной стороны, и перспективой, разработанной Троцким — с другой, следует избегать вывода, что теория перманентной революции Троцкого ничем не обязана оригинальной и прорывной теоретико-политической работе Плеханова.

От народничества к марксизму

Процесс развития Плеханова от народничества к марксизму и подлинный характер его ранней политической концепции был с исчерпывающей полнотой реконструирован еще в начале 1920-х годов замечательным советским марксистским автором и левым оппозиционером Вагаршаком Тер-Ваганяном (1893–1936). В 1924 году тот опубликовал обширное, почти на 700 страниц, исследование, специально посвященное вопросу о развитии социально-политических взглядов Плеханова [17].

Тер-Ваганян в 1920 году стал сотрудником Института К. Маркса и Ф. Энгельса, директором которого был один из наиболее авторитетных знатоков истории международной социал-демократии и марксизма своего времени Д.Б. Рязанов. Ваганян занимал пост главного редактора теоретического журнала Под знаменем марксизма. Оценив интерес, проявленный Тер-Ваганяном к творчеству Плеханова, Рязанов создал в институте Кабинет Плеханова и привлек Тер-Ваганяна к подготовке издания 24-томного собрания сочинений основоположника русского марксизма. Промежуточным итогом исследовательских усилий Тер-Ваганяна стало появление в 1923 году его работы Опыт библиографии Г.В. Плеханова. Следующее, расширенное и дополненное, издание этой книги было подготовлено в начале 1930-х годов, однако не было осуществлено из-за негативной позиции в отношении Плеханова, которую занял к тому времени Сталин. В 1936 году Тер-Ваганян оказался в числе обвиняемых на Первом Московском процессе и был приговорен к смертной казни вместе с Зиновьевым и Каменевым.

В дальнейшем мы будем опираться на ценный материал, представленный в исследовании Тер-Ваганяна. Мы ограничимся вопросом о переходе Плеханова от народничества к марксизму и тем, как его политическая теория была сформулирована в его первой марксистской брошюре 1883 года Социализм и политическая борьба.

Главной особенностью русского народничества была идеализация им крестьянства и представление о том, что русская крестьянская община образует естественную основу бесклассового общества. Эта теория напрямую противостояла укреплявшему свое влияние в Европе марксизму. И хотя народники с уважением и симпатией относились к учению К. Маркса, они считали это учение неприменимым к условиям России.

Подобный взгляд сложился под сильным влиянием идей выдающегося русского мыслителя и писателя Александра Герцена (1812–1870). Будучи в молодости адептом сен-симонизма, одного из течений западноевропейского утопического социализма, Герцен выдвинулся в 1940-х годах в качестве ведущего публициста так называемых «западников». Он считал историю Запанной Европы образцом исторического пути, которым предстоит пройти России. Однако после поражения европейских буржуазно-демократических революций 1848–1850 годов он пережил кризис и пришел к пессимистическому выводу о тупике буржуазной цивилизации и мещанском перерождении пролетариата. В итоге Герцен развил реакционную теорию об уникальной роли русского крестьянина как силы, способной обновить европейскую цивилизацию, пропагандируя панславизм и ведя ожесточенную полемику со сторонниками учения Маркса.

В 1870-е годы значительный слой молодого поколения русской разночинной интеллигенции вступил в период радикализации и был увлечен идеей провоцирования крестьянства на бунт против царизма, который виделся им как пролог к освобождению общины от гнета крепостничества и самодержавия и к построению вольного общества равноправных и свободных тружеников.

Этому настроению способствовало то, что после отмены крепостного права в 1861 году положение русского крестьянства едва ли стало лучше. Предоставление личной свободы никак не распространялось на землю, которая продолжала оставаться в руках помещиков. Выкуп земли по условиям крестьянской реформы был настолько сложен и дорог, что становился почти непосильной ношей. Кроме того, крестьянская реформа усилила внутреннюю дифференциацию общины, подтачивая основы этой господствующей формы организации русского крестьянского быта.

Неудивительно, что крестьянство чувствовало себя все более обманутым. Оно хотело земли, рассматривая ее как «богом данную» благодать, которую силой и хитростью захватили помещики. Однако бунтарские настроения в русском крестьянстве, — которые спустя несколько десятилетий стали одной из главных движущих сил русской революции, — сочетались с глубоко укорененной верой в «доброго» царя-освободителя.

По этой причине «хождение в народ», организованное народниками, закончилось полным провалом. Попытка революционной интеллигенции пропагандировать среди крестьян идеи бунта не только не встретила в середине 1870-х годов массовой поддержки, но и, в некоторых случаях, обернулась выдачей крестьянами пропагандистов в руки царских жандармов.

В организации народников «Земля и Воля» возник внутренний кризис, который вскоре привел к расколу, оформившемуся в ходе Воронежского съезда организации летом 1879 года. Основная часть организации пришла к выводу, что единственным способом одолеть царизм — это начать систематический террор против ведущих лиц государства. Тактику «дезорганизации», «неопартизанства» стали активно пропагандировать Николай Морозов и Лев Тихомиров — двое из четырех редакторов литературного органа народников Земля и Воля.

На Воронежском съезде они открыто поставили вопрос о переходе к новой тактике. Н. Морозов трактовал «”метод Телля” [18] в качестве средства для достижения свободы слова, союзов, собраний». В пылу спора А.Д. Михайлов неожиданно выпалил: «Мы получим конституцию, мы дезорганизуем правительство и принудим его к этому». По воспоминаниям Аптекмана, Желябов заявил, что надо совсем отказаться от классовой борьбы, выдвигая в этой борьбе на первый план политический ее элемент [19].

Здесь важно отметить, что характерной чертой народнического мировоззрения было противопоставление политики и социальной революции, классовой борьбы. Народники были анархистами, рассматривая любую форму государства неисторически — как зло, которое нужно уничтожить в одночасье. При этом в рядах народников выдвинулось три главных интеллектуальных лидера и, соответственно, сложилось три оттенка в рамках общего направления.

Одной из этих фигур был Петр Лавров (1823–1900). Он развивал идею об особой роли образованной интеллигенции в революции и был известен своим уклоном в сторону придания решающего значения «субъективному» фактору в истории. Он находился в дружеских отношениях с Марксом и Энгельсом и стремился к примирению разных групп, считая, что надо прежде всего объединяться против общего врага — русской самодержавной власти, невзирая на какие-либо разногласия.

Лидером другого направления был Петр Ткачев (1844–1886). Он ставил во главу угла идею немедленного захвата власти революционной группой, пропагандировал идею заговора и представлял собой тип русского бланкиста. (Ставка на решительные действия небольшой группы заговорщиков и отказ считать рабочий класс революционной силой стали причиной, по которой Ткачев оказал влияние на Че Гевару, который неоднократно упоминал русского народника в качестве вдохновляющего героического образа для современности).

Наконец, третьим, наиболее влиятельным идеологом русского народничества был Михаил Бакунин (1814–1876), соперник Маркса и Энгельса за влияние в Первом Интернационале. Его представления о крестьянской общине как естественном базисе социализма, о федерализме как специфической безгосударственной формы «вольного общества», а также его негативное отношение к немецкой социал-демократии как носительнице «государственного», «авторитарного», «диктаторского» начала, — все это образовывало основную часть народнического мировоззрения.

Типичным бакунистом в свой ранний революционный период был и Георгий Плеханов, называвший позднее бакунизм «своего рода анархическим славянофильством».

В момент обострения разногласий в «Земле и Воле» Плеханов выступил главным оппонентом перехода к террору и отказа от классовой борьбы, итогом чего стало возникновение группы «Черный передел», которая пыталась сохранить в неприкосновенности старую программу народников.

Однако, пытаясь обосновать свое неприятие тактики террора и дать ответ на кризис «хождения в народ», Плеханов начинает постепенный пересмотр анархо-бакунистских представлений, двигаясь в сторону марксизма.

Важную роль в этом процессе сыграла зима 1878–79 годов, которую Плеханов провел в Санкт-Петербурге, где он ближе познакомился с нарождающимся рабочим движением и наблюдал волнения среди рабочих.

Написанная им в этот период статья «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России» свидетельствует о том, что он стал вносить в схему революции, наряду с крестьянством, также и пролетариат [20]. При этом, как отмечает Тер-Ваганян, «он все еще думает, что рабочая революция крупных городов будет подмогой революции крестьянской, он думает, что социальную революцию свершат крестьяне, а рабочие будут лишь союзниками их» [21].

В статьях № 2 Черного передела, вышедшего в августе 1880 года, Плеханов идет чуть дальше и выдвигает формулу: «рабочий, бери фабрику, крестьянин — землю» [22], хотя при этом продолжает в целом повторять формулы старого народничества. Уважение к марксизму Плеханов приобрел, наблюдая с особым вниманием и интересом за литературной деятельностью Николая Зибера (1844–1888). Зибер сделал очень много для популяризации учения Маркса в России, хотя и действовал при этом «как верный страж науки, а не как революционер» [23].

Следующим поворотным пунктом в развитии Плеханова стало его пребывание в Париже зимой 1880–1881 годов. Он знакомится там с П. Лавровым, наблюдает демонстрацию рабочих, присутствует на грандиозных митингах, устроенных в честь вернувшихся в страну по амнистии эмигрантов из числа лидеров Парижской коммуны. Плеханов также усиленно занимается в Национальной библиотеке, посещает регулярно собрания парижских социалистов и знакомится с ведущими французскими сторонниками Маркса Жюлем Гэдом и Полем Лафаргом, помощь и влияние которых на работу его критической мысли «были исключительны» [24].

Именно в этот период происходит решающий перелом в его эволюции от народничества к марксизму. В январе 1881 года Плеханов в письме в редакцию Черного Передела дает следующий ответ на вопрос о том, что такое социализм:

«Социализм есть теоретическое выражение, с точки зрения инте­ресов трудящихся масс, антагонизма и борьбы классов в существующем обществе» [25].

В этом письме крестьянство совершенно ясным образом перестает быть социальной опорой социализма. Отныне социализм понимается Плехановым как результат «антагонизма и борьбы классов в существующем (т.е. буржуазном) обществе». Далее Плеханов пишет:

«Вытекающая из него практическая задача революционной дея­тельности заключается в организации рабочего сословия, вуказании ему путей и способов его освобождения… Вне организации сил, вне возбуждения сознания и самодеятель­ности народа, самая геройская революционная борьба принесет пользу только высшим классам, т. е. именно тому слою современного обще­ства, против которого мы должны вооружать трудящиеся обездолен­ные массы. Освобождение народа должно быть делом самого народа» [26].

Плеханов решительно меняет свое отношение к федерализму, рассматривая отныне государственную централизацию как важнейшую предпосылку для преобразования общества на началах социального равенства.

Следующей вехой в его движении к марксизму стала статья «Экономическая теория Карла Родбертуса-Ягецова», опубликованная в легальном русском журнале Отечественные записки в нескольких номерах за 1882–1883 годы.

В этой статье Плеханов формулирует ту мысль, что в глазах буржуазных авторов все делятся на тех, кто признает за рабочим классом право борьбы за свое освобождение, и тех, кто этого права за ними не признает. Он пишет:

«Решающее значение имеют в их глазах практические стремления авторов этих теорий и прежде всего разумеется, вопрос о политической самодеятельности рабочих классов. Писатель, выступающий против организации рабочих в особую поли­тическую партию, наверно приобретает симпатии буржуазных экономи­стов, какими бы теоретическими соображениями он при этом ни руко­водствовался» [27].

Здесь Плеханов — в начале 1882 года — уже совершенно ясным образом высказывает мысль о необходимости и неизбежности организации рабочего класса в особую классовую политическую партию.

Параллельно теоретическому продвижению находящегося в эмиграции Плеханова достигают своей кульминации террористические усилия «Народной воли» — в марте 1881 года очередная попытка покушения на царя Александра II заканчивается его убийством. Революционный авторитет народовольцев поднимается на наивысшую ступень в глазах всей демократической Европы. Однако сам по себе «успех» террористической тактики стал одновременно и началом конца «Народной воли». Жестокие репрессии вырвали из ее рядов лучшие кадры. «Дезорганизация» правительства, если и состоялась, то была непродолжительной и не могла поколебать основы русского самодержавия.

Пережив временный шок, новый царь Александр III и его окружение начали очередную «подморозку» России, и на добрых полтора десятилетия в стране установился режим свирепой националистической реакции. Атмосфера общественного упадка сопровождалась ростом пессимизма и разочарования в широких слоях радикально настроенной разночинной интеллигенции, что подпитывало настроения в духе теории «малых дел» и незначительных земских реформ.

После убийства Александра II главные усилия Плеханова были сконцентрированы на максимальной теоретической проработке вопросов, которые имели решающее значение для будущего русского революционного движения. Проводя свое теоретический разрыв с народниками, Плеханов проявил огромное физическое и умственное мужество.

Конечным итогом этого теоретического труда стало основание в сентябре 1883 года в Швейцарии группы «Освобождение труда», просуществовавшей вплоть до II съезда РСДРП 1903 года. Плеханов поначалу предлагал прямо зафиксировать в названии «социал-демократический» характер новой организации, но встретил возражения со стороны остальных членов группы, и, в итоге, было принято компромиссное решение.

Брошюра Социализм и политическая борьба

Основанию группы «Освобождение труда» предшествовало появление брошюры Плеханова Социализм и политическая борьба, в которой он впервые сформулировал основные пункты своей политической программы, исходя из точки зрения марксизма.

Эта работа стала поворотным пунктом в развитии русского социализма и привлекла внимание социалистов по всей Европе. Через несколько лет Плеханов встретился в Лондоне с Фридрихом Энгельсом, где тот признал в нем знатока философии. В ходе этой беседы Энгельс, по свидетельству Плеханова, заявил, что современный материализм является, по существу, очищенным от недостатков и доведенным до своего логического завершения спинозизмом — тезис, который лежал в основе всей дальнейшей борьбы Плеханова по защите материализма от всевозможных идеалистических искажений и нападок.

Народники, будучи не в силах полностью игнорировать социальное значение формирующегося городского пролетариата, неохотно признавали, что рабочие важны «для революции». Обратив эту фразу против народников, Плеханов ответил в Наших разногласия: «Не так будет рассуждать социал-демократ, убежденный в том, что не рабочие нужны для революции, а революция нужна для рабочих» [28]. Эта фраза кратко подвела итог борьбы Плеханова против народнической концепции надклассовой народной революции. В грядущей революции против самодержавия рабочий класс будет играть особую, самостоятельную и решающую роль и действовать самостоятельно, сознательно понимая свои классовые интересы и цели.

В брошюре Социализм и политическая борьба Плеханов пишет:

«Учению Маркса подсказы­вается тот смешной вывод, что Россия должна пройти совершенно те же фазы историко-экономического развития, которые были пройдены Западом» [29].

Одно это высказывание не оставляет камня на камене от тех утверждений критиков Плеханова, согласно которым тот будто бы «механически» применил теорию Маркса к России. Плеханов настаивает, что

«история западноевропейских отно­шений положена Марксом лишь в основу истории капиталисти­ ческого производства, которое родилось и выросло именно в этой части света… ни автор Капитала, ни его знаменитый друг и сотрудник не исключают из своего поля зрения экономических особенностей той или другой страны; они только ищут в них объяснения всех ее общественно-политических и умственных движений» [30].

Плеханов, в частности, поясняет, что учение Маркса не игнорирует значения русской поземельной общины. Он цитирует слова Маркса и Энгельса из их предисло­вия к русскому переводу Манифеста Коммунистической партии, написанного в январе 1882 года, где они говорят о том, что русская об­щина может при известных обстоятельствах «непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму землевладения».

Затем Плеханов продолжает:

«Эти обстоятельства стоят, по их мнению, в тесной связи с ходом революционного движения на западе Европы и в России. “Если русская революция, — говорят они, — послужит сигналом рабочей революции на Западе, так что обе они пополнят друг друга, то современное русское землевладение может явиться исходным пунктом коммунистического развития”» (Маниф. комм. партии, VIII)… едва ли хоть один человек, понимающий значение международных отношений в экономической жизни современных цивилизованных обществ, может отрицать, что развитие русской общины “в высшую, ком­мунистическую форму” тесно связано с судьбою рабочего дви­жения на Западе» [31].

Другими словами, Плеханов настаивает на том, что анализ внутреннего социально-политического развития России возможен только в рамках общей интернациональной перспективы пролетарской революции.

Согласно другому утверждению плехановских критиков, он «некритически» основывал свою концепцию русской революции на опыте западноевропейских буржуазно-демократических революций XIX века.

Однако Плеханов никогда не прибегал к подобному бесплодному подходу. Он писал:

«Западноевропейская история говорит нам весьма убедительно, что там, где “красный призрак” принимал хоть сколько-нибудь грозные формы, “либералы” готовы были искать защиты в объ­ятиях самой бесцеремонной военной диктатуры» [32].

Из этих слов видно, что Плеханов прекрасно осознавал, что угроза антикапиталистического политического выступления пролетариата в России толкнет либеральную буржуазию в объятия самодержавной реакции. Он стремился избежать такого исхода, одновременно выступая за укрепление позиций рабочего класса в рамках борьбы за демократию. Пытаясь найти адекватный ответ на внутренне противоречивую ситуацию, Плеханов утверждал:

«наша социалистическая интеллигенция долж­на позаботиться о том, чтобы еще в доконституционный период изменить… фактические отношения русских общественных сил в пользу рабочего класса. В противном случае падение аб­солютизма далеко не оправдает надежд, возлагаемых на него русскими социалистами или даже демократами…социалистическая партия, завое­ вавши либеральной буржуазии свободу слова и действия, может очутиться в “исключительном” положении, подобном по­ложению современной немецкой социал-демократии… русские социалисты… могут и должны наде­яться прежде всего на рабочий класс. Сила рабочего, как и вся­кого другого, класса зависит, между прочим, от ясности его по­литического сознания, от его сплоченности и организованности. Именно эти элементы его силы и подлежат воздействию нашей социалистической интеллигенции. Она должна стать руководи­тельницей рабочего класса в предстоящем освободительном дви­жении, выяснить ему его политические и экономические инте­ресы, равно как и взаимную связь этих интересов, должна под­готовить его к самостоятельной роли в общественной жизни России. Она должна всеми силами стремиться к тому, чтобы в первый же период конституционной жизни России наш рабочий класс мог выступить в качестве особой партии с определенной социально-политической программой» [курсив добавлен] [33].

Говоря о том, что «русские социалисты должны наде­яться прежде всего на рабочий класс», и что «социалистическая партия завоюет либеральной буржуазии свободу слова и действия», Плеханов формулирует свою теорию гегемонии пролетариата (и его партии) в борьбе с царизмом.

Не умаляя теоретических достижений Плеханова, необходимо также признать, что в данной формулировке содержится и суть так называемой «теории двух стадий». Первый этап — это борьба за установление буржуазной демократии. На втором этапе, в неопределенный момент развития в будущем, начнется борьба за власть рабочих и социализм.

Плеханов не видит возможности для пролетариата в условиях социально-экономической отсталости царской России начала 1880-х годов непосредственно перейти к строительству социалистического общества. Однако стоящая перед ним задача требовала ответа на вопрос, как должна вести себя рабочая партия в том случае, если развитие русской революции обгонит темп пролетарской революции на Западе и поставит в порядок дня необходимость свержения самодержавия при сохранении господствующего буржуазного порядка в Европе.

Плеханов дает на этот вопрос глубоко диалектический ответ с исторической точки зрения, — в соответствии с объективной социальной реальностью России того времени. Но по этой же самой причине этот ответ не имеет окончательного характера и несет вполне очевидные черты противоречия.

Русский пролетариат, говорит Плеханов, должен быть политическим руководителем всех других слоев общества, в том числе буржуазии, в борьбе против деспотизма. Но он не может начать реализацию своей собственной классовой программы непосредственно после победы над царизмом. Вопрос, который объективно оставался открытым, сводился таким образом к следующему: возможна ли передача власти буржуазии, если и когда пролетарская партия победит в демократической революции, и каков должен быть конкретный механизм этого процесса?

Более того, если пролетариат отдаст власть либеральной буржуазии, то где гарантии того, что последняя не испугается сразу же угрозы «красного петуха» и не постарается подавить его методами «самой бесцеремонной военной диктатуры» или даже попытается реставрировать монархию?

Плеханов не мог, по условиям своего времени, дать законченный ответ на все эти вопросы. Настаивая на решающей роли пролетариата в революционном процессе, он не верил, что революция сможет без достаточно длительного перерыва выйти за пределы своей буржуазно-демократической стадии. Переход от буржуазно-демократической революции к социалистической, по всей вероятности, растянется на десятилетия. Истоки будущего меньшевизма, несомненно, можно увидеть уже здесь.

Троцкий в своем эссе 1939 года «Три концепции русской революции» обратил внимание на ограничения, присущие взглядам Плеханова:

«Плеханов не только отделял буржуазную революцию как очередную задачу от социалистической революции, которая ото­двигалась им в неопределенное будущее, но и рисовал для каж­дой из них совершенно отличную комбинацию сил. Политичес­кую свободу пролетариат добудет в союзе с либеральной бур­жуазией; через долгий ряд десятилетий, на высоком уровне ка­питалистического развития, пролетариат совершит социалистическую революцию в прямой борьбе против буржуазии» [34].

Плеханов не видел возможности прямого соединения борьбы за политическую свободу с борьбой за социализм. Справедливости ради следует сказать, что в 1880–1890-е годы такой возможности и не существовало. Но даже отвергая прямую и непосредственную связь между демократической и социалистической революциями, Плеханов указывал, что сознательные действия пролетариата будут способствовать переходу — пусть и в течение длительного срока — от демократической к социалистической стадии. В брошюре Социализм и политическая борьба он писал:

«Таким образом борьба за политическую свободу, с одной стороны, и подготовка рабочего класса к его будущей самостоя­тельной и наступательной роли, с другой, — такова, по нашему мнению, “постановка партионных задач”, единственно возмож­ная в настоящее время. Связывать в одно два таких существенно различных дела, как низвержение абсолютизма и социалистическая революция, вести революционную борьбу с расчетом на то, что эти моменты общественного развития совпадут в истории нашего отечества, — значит отдалять наступление и того и другого. Но от нас зависит сблизить эти два момента» [35].

Важно отметить, что Плеханов, хотя и разделял ход русской революции на две стадии, страстно желал «сблизить» их настолько, насколько это возможно Американский биограф Плеханова профессор Сэмюэль Бэрон обратил внимание на противоречие, присущее его позиции. Плеханов, по словам Бэрона,

«готов был сочувствовать идее сокращения, если не полного уничтожения капиталистической стадии развития. И это может быть достигнуто изменением исторического процесса с помощью политической деятельности революционной партии. Конечно, Плеханов резко отделял свое мировоззрение и свою стратегию от народнических на том основании, что волюнтаристская деятельность его революционной партии всегда будет ограничиваться господствующим уровнем экономического развития. По его оценке, именно признание этих границ отличает марксизм от утопистов всех разновидностей. Оно подчиняет революционную волю историческому процессу и его законам, гарантируя, таким образом, разумность марксистской революционной политики. При всем этом, совершенно очевидно, что плехановская система содержит элементы и волюнтаризма, и детерминизма, которые ему так и не удалось примирить» [36].

Плеханов постоянно подчеркивал значение социал-демократического движения в развитии классового сознания рабочих и подготовке его к революционным действиям. Утверждение, согласно которому настойчивость Плеханова в проведении идеи о том, что история представляет собой законосообразный процесс, привела его к недооценке революционной практики, в корне неверно. «Возможно более скорое образование рабочей пар­тии, — утверждал Плеханов, — есть единственное средство разрешения всех экономических и по­литических противоречий современной России» [курсив в оригинале] [37]. Таким образом, он признавал, что деятельность партии может при определенных условиях повлиять на переход от буржуазно-демократической к социалистической стадии революции в сторону сокращения времени этого перехода.

Однако он не мог сказать, как и при каких условиях это должно быть сделано. Объективные условия социально-экономического развития России в понимании Плеханова, казалось, накладывали непреодолимые ограничения на устремленность партии в направлении социализма. Но само наличие этого противоречия оставляло открытой возможность иного решения исторической проблемы, обозначенной Плехановым. Это решение было найдено Троцким на основе анализа изменившихся объективных условий, вскрытых революцией 1905 года. Теория перманентной революции выдвигает стратегию, которая не только «сближает» демократическую и социалистическую стадии революции, но и настаивает на том, что первая стадия невозможна без усвоения методов второй.

Нет сомнения, что теория Троцкого представляла собой огромный прорыв за пределы плехановской перспективы (и, следует подчеркнуть, за пределы ленинской программы демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, которой тот придерживался до 1917 года). Тем не менее — и в этом величие и трагедия жизни Плеханова — выработанное им понимание центральной роли русского пролетариата в демократической революции заложило основы всех последующих шагов вперед, инициированных Лениным и Троцким в области революционной стратегии и тактики. Эти успехи были предвосхищены в речи Плеханова на учредительном Парижском конгрессе Второго Интернационала в 1889 году. Он наэлектризовал делегатов, заявив, что «революционное движение в России восторжествует только как рабочее движение или же никогда не восторжествует!» [38] Ни один европейский социалист не признавал ранее решающей революционной роли пролетариата применительно к отсталой России.

Именно на основе этого великого прозрения развивалась вся последующая борьба за стратегию социалистической революции в России, завершившаяся разработкой Троцким теории перманентной революции. Вот почему Троцкий настаивал в похоронной речи 1918 года, что политико-теоретическая работа Плеханова заложила основу «всей нашей революционной борьбы» [курсив добавлен].

Несколько лет спустя, в 1922 году, Троцкий был вынужден ответить на нападки историка Михаила Покровского относительно плехановской концепции, касавшейся ряда особых черт исторического развития России. Хорошо известно, что на понимание Троцким исторического развития России большое влияние оказали более ранние теоретические работы Плеханова. Нападая на Плеханова, Покровский, становившийся в тот момент ярым сторонником сталинской фракции, стремился подорвать исторические основы теории перманентной революции Троцкого. В подтверждение своих слов Покровский напомнил о политических слабостях Плеханова и его предательстве социалистической революции. Защищая исторические теории Плеханова от нападок Покровского, Троцкий писал:

«Слабость русской буржуазии и выморочность русской буржуазной демократии представляли собою несомненные и очень важные особенности русского исторического развития. Но отсюда — при прочих данных историей условиях — как раз и вытекала возможность и необходимость завоевания власти пролетариатом. Правда, Плеханов этого вывода не сделал. Но ведь он не сделал вывода и из другого своего безусловно правильного положения: “Русское революционнее движение победит, как рабочее движение, или не победит вовсе”. Если все, что Плеханов сказал против народников и вульгаризаторов марксизма, связать с его кадетофильством [39] и патриотизмом, то от Плеханова вообще ничего не останется. В действительности же от Плеханова осталось многое, и поучиться у него не мешает...» [40]

Наша защита теории перманентной революции и последовательная защита исторической роли Троцкого в деле подготовки и победы Октябрьской революции нисколько не умаляется данью уважения в отношении Плеханова. Мы согласны с Троцким в том, что «не мешает» «поучиться» у этого великого теоретика марксизма. Особенно в наше время, когда интеллектуальная жизнь деградировала под влиянием самых отвратительных форм антиматериализма и философского иррационализма, сочинения Плеханова служат значимым оружием в борьбе за научное понимание развития исторического процесса и на этой основе — за возрождение революционного социалистического сознания в рабочем классе. Более того, в то время, когда бесчисленные представители реакционной мелкобуржуазной псевдо-левизны делают все, что в их силах, чтобы оклеветать рабочий класс, отрицая его решающую революционную роль, борьба Плеханова за установление революционной гегемонии рабочего класса приобретает огромную злободневную актуальность.

Плеханов остается, спустя 160 лет после своего рождения и спустя почти столетие после своей смерти, важнейшей фигурой в истории социалистической и марксистской мысли. Последняя дань уважения Плеханову, которую выразил Ленин в 1922 году, полностью оправдана:

«… уместным, мне кажется, заметить для молодых членов партии, что нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать — именно изучать — все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма» [41].

Примечания:

1. «Очерки по истории материализма». В кн.: Избранные философские произведения в пяти томах, т. 2, с. 168.

2. «О материалистическом понимании истории». В кн.: Избранные философские произведения в пяти томах, т. 2, с. 250.

3. Там же, с. 251.

4. Там же, с. 252.

5. «К шестидесятой годовщине смерти Гегеля». В кн.: Избранные философские произведения в пяти томах, т. 1, с. 423 [курсив добавлен].

6. Там же, с. 438.

7. Там же, с. 438–439.

8. Там же, с. 444–445.

9. «Наши разногласия». В кн.: Избранные философские произведения в пяти томах, т. 1, с. 172.

10. «Cant против Канта или духовное завещание г. Бернштейна». В кн.: Избранные философские произведения в пяти томах, т. 2, с. 374–376.

11. «Эстетическая теория Н. Г. Чернышевского». В кн.: Избранные философские произведения в пяти томах, т. 5, с. 239.

12. Там же, с. 242.

13. «Искусство и общественная жизнь». В кн.: Избранные философские произведения в пяти томах, т. 5, с. 704–705.

14. Воронский А.К., Искусство видеть мир: Статьи, портреты. М.: Советский писатель, 1987, с. 381.

15. Валентинов Н., Недорисованный портрет. М.: ТЕРРА, 1993, с. 167–168.

16. Троцкий Л.Д., Политические силуэты, М., 1990, с. 66.

17. Тер-Ваганян В., Г.В. Плеханов. Опыт характеристики социально-политических воззрений. М., 1924.

18. Вильгельм Телль — легендарный народный герой Швейцарии, предположительно живший в конце XIII-начале XIV веков, искусный стрелок и борец за независимость своей страны от Австрии и Священной Римской империи.

19. Тер-Ваганян, с. 42, 43.

20. Плеханов Г.В. Сочинения. Под ред. Д. Рязанова. В 24-х тт. М., 1922–1927. Том 1, с. 70.

21. Тер-Ваганян, с. 30.

22. Плеханов Г.В. Сочинения, том 1, с. 131.

23. Тер-Ваганян, с. 35.

24. Там же, с. 56.

25. Плеханов Г.В. Сочинения, том 1, с. 134.

26. Там же.

27. Там же, с. 220.

28. Плеханов Г.В. Избранные философские произведения в пяти томах. Том 1. М1. М., 1956, с. 357.

29. Там же, с. 72.

30. Там же.

31. Там же.

32. Там же, с. 99.

33. Там же, с. 108.

34. Троцкий Л.Д., Сталин. Том 2. М2. М.: ТЕРРА, 1990, с. 283–284.

35. Плеханов Г.В. Избранные философские произведения в пяти томах. Том 1. М1. М., 1956, с. 110.

36. Бэрон Самуэль Х. Г.В. Плеханов — основоположник русского марксизма. СПб.: Изд-во Рос. нац. б-ки им. Г. В. Плеханова, 1998, с. 152.

37. Наши разногласия. В кн.: Плеханов Г.В. Избранные философские произведения в пяти томах. Том 1. М1. М., 1956, с. 364.

38. Плеханов Г.В. Избранные философские произведения в пяти томах. Том 1. М1. М., 1956, с. 421. Мы используем здесь текст речи Плеханова, как он был опубликован в собрании его сочинений 1920-х гг. (см. т. 24, М24, М., 1927, с. 319–320). В 5-томном издании Избранных философских произведений Плеханова, вышедшем в 1950-е годы, этот текст фигурирует как «второй вариант» его речи. Наряду с этим приводится и «первый» вариант, который в содержательном отношении имеет идентичный характер.

39. Троцкий имеет здесь в виду все более оппортунистическую пропаганду Плехановым союза с буржуазной кадетской партией после 1905 года.

40. «Об особенностях исторического развития России». В кн.: Троцкий Л.Д., 1905. М1905. М., 1922, с. 298.

41. Ленин В.И., ПСС. 5-е изд-е, т. 42, с. 290.