Данная статья была опубликована на английской странице МСВС 9 сентября 2009 года.

Публикация на английском языке книги покойного историка и социолога-марксиста Вадима Захаровича Роговина Stalin's Terror of 1937-1938: Political Genocide in the USSR [в русском оригинале — Партия расстрелянных, 1997] является крупным вкладом в изучение кровавых чисток, уничтоживших целое поколение большевистских руководителей, социалистических рабочих и представителей интеллигенции, которые руководили Октябрьской революцией в 1917 году и создавали Советский Союз.

Появление этой работы на английском языке тем более важно, что современные американские и английские историки игнорируют политические побуждения и цели, определявшие действия Сталина между 1936 и 1939 годами. Роговин дает убедительную и бескомпромиссно политическую трактовку сталинского террора.

Автор утверждает, что цель Сталина состояла в том, чтобы уничтожить все следы масштабной марксистской и социалистической оппозиции против его бюрократического режима. Кроме того, по утверждению Роговина, фиксация внимания Сталина на фигуре Троцкого вовсе не была случайным феноменом, использованным лишь в целях пропаганды. Нет, Сталин рассматривал сосланного за пределы страны Троцкого в качестве самой главной угрозы своей диктатуре. Троцкий выступал персонификацией революционной программы и традиций, которые бюрократический режим пытался вырвать с корнем.

Живой Троцкий, его активные сторонники по всему миру плюс несчитанное число симпатизирующих ему граждан СССР, хотя бы и лишенных голоса и репрессированных, представляли собой оппозицию, от которой Сталин не мог отмахнуться. Как показывает Роговин, Сталин организовал физическое уничтожение не только большевистской партии, но и всех тех слоев советского общества, которые были в какой-либо степени связаны с социалистическими традициями русской революции.

Партия расстрелянных является пятым томом в семитомной серии книг, которые Вадим Роговин написал между 1990 годом и его уходом из жизни в 1998 году в возрасте 61 года. Исследование Роговиным марксистской оппозиции сталинистскому предательству Октябрьской революции и трагическая судьба этой оппозиции стало неординарным достижением человека, которого можно по справедливости назвать самым крупным советским историком постсталинской эры.

Место Роговина в советской историографии выглядит тем более примечательным, если принять во внимание тот факт, что его работа как историка началась лишь в последнее десятилетие его жизни.

Будучи доктором философских наук, Роговин с конца 1970-х годов занимал место профессора в Институте социологии Российской академии наук в Москве, являясь плодовитым исследователем и автором. Его работа в институте концентрировалась на тематике, которую в советские времена называли "проблемой распределения" — то есть социального неравенства — и на последствиях этого неравенства в области социальной справедливости, производительности труда и общественной морали в советском обществе.

Начав свою научную деятельность в области эстетики и литературной критики, Роговин повернул затем в сторону социологии, чтобы заниматься исследованием, насколько это было возможно в условиях полицейского надзора и цензуры, проблемой распределения богатств и привилегий в Советском Союзе. Эти интересы выросли из политических выводов, к которым он пришел в результате разоблачения Сталина Никитой Хрущевым в 1956 году на XX съезде КПСС.

Речь Хрущева ознаменовала собой начало кратковременной "оттепели", давшей толчок пробуждению от интеллектуальной спячки множества интеллигентов и деятелей искусства, принадлежавших к поколению Роговина. Дед Роговина стал одной из жертв чисток, и Роговин никогда не верил в официальную советскую версию истории, согласно которой почти все товарищи Ленина по руководству Октябрьской революцией, за исключением Сталина, были предателями.

Воспользовавшись сравнительно мягким климатом хрущевской оттепели, Роговин начал искать действительные причины чисток 1930-х годов. Он смог выйти на некоторые материалы и выступления Левой оппозиции, которые были опубликованы во время дискуссий 1920-х годов.

Он также обратил внимание на связь между репрессиями Сталина и ростом социального неравенства в СССР. Установление этой взаимосвязи, заключил Роговин, необходимо для понимания сущности сталинского режима. На основе изучения исторических материалов Роговин пришел к выводу, что Левая оппозиция, выступившая в 1923 году под руководством Троцкого, являлась социалистической альтернативой антиэгалитаристскому бюрократическому режиму Сталина.

Смещение Хрущева в октябре 1964 года привело к свертыванию "оттепели". Ограниченный политический и культурный климат эпохи Брежнева затруднил дальнейшие исследования этой темы. Хотя в центре официальных исследований Роговина стояли работы по социологии, он продолжал в частном порядке изучать советскую историю. После прихода к власти в 1985 году Горбачева и начала периода "гласности" стало возможным открыто говорить и писать о Троцком.

Роговин начал систематическое изучение Левой оппозиции, используя давно засекреченные материалы, которые начали теперь появляться в отрытом доступе. В момент, когда он уже заканчивал свой первый том, Роговин встретился с представителями Международного Комитета Четвертого Интернационала, и между ним и МКЧИ завязалась тесная связь и установился диалог, которые продолжались до его ухода из жизни в 1998 году.

Роговин работал над написанием своей серии книг в период, когда распад Советского Союза привел к возникновению новой волны фальсификаций советской истории. Многие из публикаций о преступлениях Сталина, появлявшиеся с конца 1980-х годов, содержали новые искажения исторических событий и способствовали развитию разного рода реакционных политических взглядов.

Одним из наиболее популярных течений, особенно в интеллигентской среде, стал антимарксизм. Сталинизм приравнивался к большевизму, а преступления Сталина описывались в качестве неизбежных последствий большевизма. Другим влиятельным течением сделался оголтелый национализм. Многие его адепты оправдывали Сталина как защитника Великой России, а всю вину за опустошения, понесенные страной, возлагали на врагов Великого Русского народа.

Роговин сознательно боролся против обеих этих точек зрения, и это принесло ему уважение и авторитет внутри страны и за ее рубежами. Но защита Роговиным Троцкого, равно как его и критическое отношение к реставрации капитализма в Советском Союзе привели к бойкоту его работ, в частности, в области социологии. Все работы по истории советской социологии, опубликованные за последние 15 лет, умалчивают вклад Роговина в этой области.

Книга Партия расстрелянных продолжает рассказ с того места, где заканчивается четвертый том серии, вышедший под названием 1937 [в английском переводе — 1937: Stalin's Year of Terror ]. Описание исторических событий переплетается с архивными материалами, рисуя перед читателем убедительную картину третьего Московского процесса. Книга дает оценку того влияния, которое оказали процессы на разные слои населения, а также описывает международную борьбу, которую Сталин вел в эти годы против Троцкого и Левой оппозиции. Книга, превосходно переведенная на английский язык Фредериком С. Чоутом (Frederick S. Choate), содержит множество фотографий, в том числе снимки сторонников Левой оппозиции, память о которых была выжжена из советской истории.

Третий Московский процесс, состоявшийся в марте 1938 года, стал последним в серии открытых процессов против ведущих деятелей большевистской партии и советского режима. Он рассматривал "преступления" так называемого "правотроцкистского блока". На скамье подсудимых оказались бывшие члены Политбюро и правые оппозиционеры Николай Бухарин и Алексей Рыков, бывшие левые оппозиционеры Николай Крестинский, Аркадий Розенгольц и Христиан Раковский, группа кремлевских докторов, обвиненных в медицинских убийствах, и некоторые другие лица, занимавшие ведущие посты в государственном аппарате. Роговин рассказывает о различных целях, которые преследовали эти процессы.

В отличие от двух предыдущих судилищ, в ходе третьего процесса начальная дата предполагаемых правотроцкистских заговорщических действий была отодвинута к 1918 году. Таким образом, предполагаемый заговор Троцкого в союзе с агентами Запада против советского народа начался уже в первые дни после революции. Сталин, обнажая этот "заговор", оказывался, в результате, как бы спасителем советского народа от этих преступников.

Роговин пишет: "Согласно материалам процесса, во главе ВКП(б), правительства, Коминтерна, Красной Армии, ГПУ на протяжении многих лет стояли заведомые негодяи, замаскированные сторонники капитализма и фашизма, продажные наймиты буржуазных разведок, провокаторы царской охранки и т. д. Поскольку лицо политической партии определяется ее лидерами и идеологами, то большевистская партия представала некой клоакой, в которой с момента ее основания барахтались люди, способные на самые низменные преступления" (стр. 116).

Одна из целей процесса заключалась в том, чтобы переложить вину за огромные лишения, пережитые населением страны в течение ряда лет, — вызванные, в частности, сталинской жестокой насильственной коллективизацией и форсированной индустриализацией, — на правотроцкистских заговорщиков, которые якобы организовывали саботаж советского хозяйства по наущению немецкого, японского, польского и английского правительств.

Роговин замечает: "После того, как в СССР был ликвидирован последний капиталистический класс — кулачество, стало невозможно объяснять переживаемые народом тяготы и лишения происками враждебных классовых сил... Однако основная масса населения в своей повседневной жизнедеятельности отнюдь не ощущала, что "жить стало лучше, жить стало веселее", как это неумолчно твердила официальная пропаганда. Поэтому требовалось переложить вину за "торможение" роста народного благосостояния на сверхзлодеев и заговорщиков, которые сознательно разрушали плоды труда советских людей..." (стр. 88)

Несмотря на намерение режима использовать Московские процессы в определенных политических целях, пристальное рассмотрение данных на суде показаний, отмечает Роговин, раскрывает некоторые неприятные факты о положении в стране. Он цитирует отрывки из заявлений, сделанных подсудимыми.

Один из докторов, обвиненных в различных политических убийствах, например, "сообщил, что Ягода однажды ему заявил: "недовольство сталинским руководством ширится по всей стране", и "нет почти ни одного крупного учреждения, в котором не сидели бы люди, недовольные этим руководством и считающие нужным руководство это сменить и заменить другими людьми"" (стр. 82).

Другой обвиняемый, несмотря на свои признательные показания на допросах до суда, во время процесса отказался от них. Обращая особое внимание на показания Бухарина, Крестинского и Раковского, Роговин объясняет, каким образом эти подсудимые ставили прокурора Андрея Вышинского в трудное положение посредством отхода от сценария, которому они должны были следовать, делая заявления, подрывающие обвинения против них, или пытаясь каким-то образом защитить себя.

Рассмотрев их показания и приняв в расчет психологические и политические соображения, двигавшие ими, Роговин демонстрирует их окончательную капитуляцию. Эти страницы одновременно увлекают и огорчают, так как свидетельствуют о политическом и психологическом уничтожении индивидуумов, многие из которых в прошлом были великими революционерами. Роговин, например, приводит последнее заявление Раковского на суде:

"Раковский говорил о своей личной дружбе с Троцким, продолжавшейся 34 года, и пожаловался суду лишь на то, что требование прокурора о лишении его свободы на 25 лет не сообразовано с "физиологическими пределами обвиняемого, который находится перед вами"" (стр. 107-108).

Все подсудимые были признаны виновными и немедленно расстреляны, за исключением троих, получивших длительные тюремные сроки. В 1941 году были расстреляны и эти трое.

Роговин объясняет, что Лев Троцкий "вновь был главным подсудимым", несмотря на то, что он находился за тысячи километров от здания суда. "Его имя повторялось при допросах обвиняемых, в обвинительном заключении, в речи Вышинского и в приговоре суда сотни раз" (стр. 84).

"Многие аспекты третьего процесса могут быть правильно поняты лишь с учетом того, что сам этот процесс являлся составной частью ожесточенной политической борьбы, в ходе которой Сталин непрерывно получал сокрушительные идейные удары от Троцкого", — объясняет Роговин (там же).

Здесь, как и в других главах книги, Роговин исследует систематическое разоблачение Троцким обвинений, брошенных против него и других подсудимых, замечая, что реакция Сталина на каждое опровержение состояла в придумывании новых, еще более грубых фальсификаций.

Роговин обращает внимание на замечание Троцкого о том, что Московские процессы являлись механизмом, при помощи которого бюрократический аппарат, становясь все менее связанным с социальными завоеваниям русской революции, концентрирует в своих руках все большую власть. Чем дальше отходила диктатура Сталина от целей Октября 1917 года, тем в большей степени защита ее привилегий зависела от организованного террора, лживых обвинений и юридических амальгам.

Развивая точку зрения, выдвинутую Троцким несколько десятков лет тому назад, Роговин говорит, что третий процесс создал болезненную интеллектуальную атмосферу, в которой "окончательно утвердилось господство кляузы, подлости, доноса и трусости" (стр. 124). Он настаивает, что культурный и моральный урон, нанесенный советскому обществу в результате чисток, так никогда и не был преодолен. Этот факт необходимо вполне осознать для того, чтобы понять характер жизни в стране в послевоенную эпоху.

Критически важно то внимание, которое Роговин уделяет оценкам Московских процессов, дававшимся Троцкий, а также тому, как Троцкий понимал собственную роль в этих событиях. Во-первых, как мы уже указывали, политические цели Большого террора — в частности, подавление какого бы то ни было социалистического сопротивления власти Сталина — очень часто отвергаются, замалчиваются или принижаются в оценках большей части западных советологов. Во-вторых, до сего дня большинство населения бывшего Советского Союза очень мало или почти ничего не знает о Троцком (который, в отличие от других большевистских лидеров, так никогда и не был реабилитирован КПСС), а также о грубо сфабрикованных против него обвинениях.

Описывая события, связанные с третьим Московским процессом, Партия расстрелянных показывает, каким образом чистки охватили все слои правящей элиты советского общества в целом. В нескольких главах Роговин рассказывает о судьбе членов Политбюро, Центрального Комитета, военного командования, тайной полиции (органов безопасности), Комсомола, интеллигенции, Коммунистического Интернационала и более широких слоев населения.

Первые главы книги описывают так называемые "массовые операции". Июньский (1937 г.) Пленум Центрального Комитета предоставил НКВД особый мандат на то, чтобы "органы" могли выполнить решение Политбюро по проведению акции против "антисоветских элементов", начиная с июля того года. Было решено ударить арестами и расстрелами по кулакам, возвращавшимся из ссылок, в которых они оказались в годы коллективизации, по всем гражданам, бывшим прежде связанными с "враждебными" партиями, и по преступникам.

Была развязана масштабная кампания уничтожения, которая привела к репрессиям против широких слоев крестьянства, многие из которых были прямо или косвенным образом связаны с социалистическим движением, против ключевых слоев промышленного рабочего класса и против целых национальных и этнических групп: корейцев, латышей, поляков, финнов, эстонцев, греков, иранцев и многих других. Эта политика геноцида, имевшая политический и этнический характер, унесла в течение ближайшего года жизни более четырехсот тысяч человек. Роговин замечает: "С особой свирепостью проводилась расправа над коммунистами, принадлежавшими к данным национальностям" (стр. 14).

Обезглавливание советского общества распространилось на все слои правящей элиты. Роговин приводит такой пример: "Так, из 1996 делегатов XVII съезда ВКП(б) с решающим и совещательным голосом... было арестовано 1108 человек, из которых 848 были расстреляны" (стр. 204).

Судьба армии была не лучше. "В результате предвоенных репрессий Красная Армия лишилась больше военачальников высшего звена, чем за все годы Отечественной войны", — пишет Роговин (стр. 212). Подверглись репрессиям также органы тайной полиции и Комсомола. Сталин особо заботился о "чистке" Комсомола, так как опасался, что революционная молодежь окажется особенно восприимчива к настроениям оппозиционности, и поэтому будет особенно опасна для режима.

Роговин на фактах показывает, как Сталин и небольшой круг его приспешников в Политбюро: Молотов, Каганович, Ворошилов и Ежов, — курировали эти чистки. Автор ссылается на обширные данные архивов и материалы ХХ съезда КПСС, которые показывают ведущую личную роль Сталина и этих лиц в событиях, связанных с санкционированием исключений из партии, арестов и расстрелов. Эти места книги являются исключительно важными потому, что именно документальные данные опровергают бесчисленные заявления, делаемые ревизионистскими школами советологии, оспаривающими или отвергающими в различной форме аргумент, согласно которому Большой террор лично направлялся Сталиным и выражал его политическую волю.

Роговин, например, показывает, как Сталин и другие члены Политбюро подготавливали и подписывали списки лиц, подвергавшихся репрессиям. Ежов постоянно направлял Сталину и его ближайшим сотрудникам докладные записки, запрашивая санкции на аресты и расстрелы. Эти докладные записки также содержали сведения о ходе текущих расследований.

Роговин пишет: "На таких документах Сталин, Молотов и Каганович часто оставляли указания типа: "Бить и бить". Получив показания старого большевика Белобородова, Сталин переслал их обратно Ежову с резолюцией: "Не пора ли нажать на этого господина и заставить его рассказать о своих грязных делах? Где он сидит: в тюрьме или гостинице?"" (стр. 138).

Читатель узнает о масштабах физического истребления, организованного Сталиным и его окружением, из следующего факта, приведенного Роговиным: "В 11 томах списков, утвержденных членами высшего партийно-государственного руководства, значатся имена 38848 коммунистов, приговоренных к расстрелу, и 5499 — к заключению в тюрьмы и лагеря" (стр. 139).

Роговин уделяет особенное внимание преступлениям Вячеслава Молотова, жестокость которого была хорошо известна, и который защищал все свои действия до самой смерти (последовавшей лишь в 1986 году). В частности, Роговин цитирует политическое объяснение, данное Молотовым в оправдание своих и сталинских акций: "Сталин, по-моему, вел очень правильную линию: пускай лишняя голова слетит, но не будет колебаний во время войны и после войны" (стр. 149).

Роговин пишет: "Как вытекает из слов Молотова, главным мотивом массового террора был страх правящей клики перед возможностью активизации оппозиционных сил во время войны. Многократно повторяя, что если бы не было чистки, то в руководстве партии могли "продолжаться споры", Молотов объявлял само наличие таких споров нежелательным и опасным" (стр. 150).

Роговин указывает, что убийственная политика Сталина ударяла по той самой бюрократии, которую он сам создал. Роговин утверждает, что это выражало "фундаментальное противоречие" в самом процессе консолидации бюрократической власти в Советском Союзе:

"А коль скоро репрессии против своих недавних товарищей вызывали недоумение и протест в среде даже сталинистски настроенной части аппарата, Сталин принял решение: ликвидировать весь правящий слой в том виде, как он сложился к 1937 году, и заменить его новым поколением, людьми без революционного прошлого, не имевшими преемственной связи с традициями большевизма. Отсюда выросло фундаментальное противоречие великой чистки: почти все прежние представители правящего слоя были истреблены, но зато упрочились позиции самого этого слоя, который обрел полную политическую однородность и полностью подчинился воле "вождя"" (стр. 203).

Роговин обращает внимание на вопрос о действительных настроениях в массах населения. Он утверждает, что в целом было много недоумения и "моральной и психологической разнородности" в реакции на чистки среди населения вообще. Отчасти это вырастало из присутствия среди общественных прослоек вполне законного несогласия и возмущения против правящих слоев бюрократии. Часть крестьян, ожесточенных насильственной коллективизацией, думала, например, что они являются свидетелями наступившего возмездия за предыдущие преступления. Автор отмечает, что было распространено также и сознательное политическое сопротивление террору, во-первых, среди троцкистов, но также и среди других социальных прослоек, которые сохранили верность большевистским традициям.

Роговин пишет о деле известного советского физика Л.Д. Ландау, в следственном деле которого включена антисталинская листовка, начинающаяся словами: "Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена потоками крови и грязи". Листовка продолжала: "Социализм остался только на страницах окончательно изолгавшихся газет" (стр. 285, 286).

Описанию судеб рядовых оппозиционеров-троцкистов посвящены, пожалуй, наиболее трогательные страницы книги. В главе "Оппозиционеры в лагерях" мы узнаем об истории Татьяны Мягковой, которая, проведя ряд лет под арестом, была осуждена на расстрел. Ее расстреляли за то, что она, "находясь в лагере, систематически устанавливала связи с заключенными троцкистами; держала голодовку в течение шести месяцев; высказывала контрреволюционные пораженческие идеи" (стр. 296). К тексту англоязычного издания приложены две трогательные фотографии Мягковой, на которых светлые волосы обрамляют ее нежное лицо.

Завершающие разделы книги рассматривают влияние Великой чистки на международное коммунистическое движение и, в частности, описывают жестокое преследование Левой оппозиции во всей Европе.

Роговин дает нам политическое объяснение этого "похода" против Коминтерна и международного социалистического движения. Он утверждает, что Сталиным двигала необходимость обезопасить привилегированное положение советской бюрократии и проведение ее националистической программы в противовес интересам международного пролетариата.

"Свирепость расправ с зарубежными коммунистами объяснялась в значительной степени страхом Сталина перед возможностью возникновения неконтролируемых им социалистических революций в других странах, в результате чего центр революционного движения мог переместиться из Москвы, а само это движение попало бы под водительство IV Интернационала" (стр. 328).

Итоговые главы книги рассказывают о преследовании Сталиным Четвертого Интернационала, то есть движения, созданного и руководимого Троцким в оппозиции к Сталину. Роговин описывает попытки покушений на ведущих представителей Четвертого Интернационала и их подозрительные смерти, а также убийства лиц, которые бежали из Советского Союза в конце 1930-х годов и вступили в контакт с международным троцкистским движением. Он рассказывает о трагической судьбе Игнация Райсса, Вальтера Кривицкого, Эрвина Вольфа, Рудольфа Клемента, а также Льва Седова, сына Троцкого.

Роговин уделяет значительное внимание наиболее значимым политическим баталиям Троцкого в этот период, в частности, его попытке одновременно разоблачить контрреволюционную политику Сталина и защитить Октябрьскую революцию от либеральных критиков.

Резюмируя социально-политические последствия террора, Роговин пишет:

"Великая чистка представляла собой гигантское перераспределение позиций в социальной структуре общества и власти. Такое перераспределение обусловливалось прежде всего тем, что арест любого высокопоставленного работника своим следствием имел продвижение вверх не одного, а сразу нескольких человек ... В итоге выдвиженцы 1937-1938 годов оказывались на таких должностях, о которых несколькими годами ранее не могли и мечтать. Поскольку же чаще всего это были молодые, политически неопытные и не склонные к глубоким размышлениям люди, они не могли не одобрять всего, что происходило в стране, и не возносить искреннюю хвалу Сталину, обеспечившему им действительно лучшую и веселую жизнь" (стр. 305-306).

Роговин утверждает, что этот политический геноцид вызвал долговременные последствия, влияние которых сыграло не последнюю роль в конечном распаде СССР.

Он пишет, что "при всей радикальности социального переворота, произошедшего в конце 80-х — начале 90-х годов, для его осуществления не понадобилось сломать государственную машину и персонально обновить весь государственный аппарат сверху донизу, как обычно происходит при подобных социальных катаклизмах" (стр. 207), так как это уже произошло за несколько десятков лет до того.

Роговин заканчивает книгу кратким общим комментарием по поводу искажения советской истории. Он замечает, что эти фальсификации, так же как и сам Большой террор, "глубоко деформировали социальное сознание советского народа, оттолкнули от коммунистического движения миллионы людей за рубежом" (стр. 467).

Партия расстрелянных представляет собой наиболее ценную работу, объясняющую политические мотивы, приведшие к Великой чистке, из всего, что было написано кем-либо из русских авторов со времен эпохальных работ Троцкого, появившихся более 70 лет тому назад.